Ecce homo[рассказы] - Анатолий Ливри

Она уткнулась Герберту в плечо, которое постепенно увлажнилось. Герберт попробовал кожу плеча на язык. Солёное. Горьковатое. Морская волна. Скользкий рыбий рывок. Пиратский взмах дельфиньего плавника, — и вот уже бежит по волнам силуэт поэта с жезлом в руке, — потеплела Гербертова кисть; и он, точно разгорающееся пламя, принялся ворчать сочинённое давеча на заре:

«Ты — этой ночи снисхожденье,

Моей тоски последний всплеск,

Её прощальное виденье,

И новый в жизни счастья блеск,

К которому ещё стремлюсь,

Признаюсь: я как полубог

Геракл, убив, молюсь,

В слезе узрев внезапно прок.

К тебе притронусь — ты застонешь,

Прижгу губами — задрожишь.

Из грёзы монстра прочь ты гонишь,

Взрывая воплем тьму и тишь

И опостылый ступор Люта.

Его ж давно похерил я

Для предрассветного уюта

С проникновением в тебя.

Но может она, эта белокурая девица — последняя демонская хитрость, божий подвох, — ведь уже всему миру известно, что моё сверхтаинственное перо, помимо меня разглашает элевсинские секреты. Если так, то — изыди демон! Прочь из писательской каморки!»

Белая копна волос всё ещё лежала у Герберта на плече, точно завороженная магией русских слов.

— Ну же. Ну же, любовь моя. Это был только сон. Пустое. Безделица. Ты ведь знаешь правило? Страшный сон…

— Страшный сон смывается в ванне, — докончила она за Герберта, внезапно повеселев и впившись ему в губы горьким ртом.

После этого она проспала ещё несколько часов, затем долго плескалась за двумя перегородками, распевала В амстердамском порту, по–английски, с Дэвид — Бовивыми завываниями, и ушла, посвежевшая, расточающая ананасовый дух, ничего не забывшая, с лужами ужаса на неглубоком дне голубоглазья.

— Га! — хохотнул Герберт, лишь только стукнула дверь. Га–га–га-га! — отсчитывал его смех удары каблучков по крыльцу. Коллекционный Alfa Romeo взревел и ринулся в Париж, где, если верить рекламе, на Монмартской горе недавно началась распродажа ангелов.

— Я–а–а-ах победил! — изнемогал Герберт от гогота и слёз. — Я–а–а-ахх излечился! Я–а–а-аххх выжал из себя страдание, и как! Это ж надо! Вклиниться в чужие грёзы! Переиначить их на свой лад! Впрыснуть в них наикристальнейшую, тройной очистки муку! Запереть обе части вечно–женского в чужое сновидение и наложить на них свою лапу! Словно печать! Сколько для этого надо хрупких памятливых поколений со стальными мускулами и звериной волей!! Сколько лет неслыханно сложных тренировок! Сколько послеполуночных рыдающих катарсисов! Сколько подлунных коронаций, медленно, но верно, — словно поступь беловыева вола, — абсорбирующих шум шабашей околоброкенских болот!

Кто бы мог подумать: случайно и так скоро я стал господином бодрствования и грёз! — Царём мира! Теперь — всё позволено! Ещё немного, и я умру — хохот разорвёт меня на куски! Сейчас полдень, — а я, я пьян! Пьян от счастья! Солнце видится мне луной. Впрочем, так оно и есть: солнце — та же луна.

Седовласый клён вдруг замер, ошалевши от восторга. Из–за холма показались варварские полчища. Их предводитель, блистая подошвами, ехал, коленопреклонённый, на мопеде вдоль виноградника, и хор горланил ему вслед дикие песни. Мегафонный глас надрывался, точно молил о пощаде, а ему вторил нечеловеческий хохот и визг. Бас всего воинства завис над взъерошенными волосами бойцов, всех поголовно пьяных. Их лезвия вспыхивали на солнце, точно мало им было виноградной кровушки, пролитой в окрестностях шампанского стольного града. Подчас с тыла войска вылетал, рыча и вертясь, «Мираж», взмывал ввысь и пронзал бочкообразное розовое облако, всё в золотой бахроме, тотчас размётывая его на части. Грузовик с белградскими номерами отделился от авангарда, подкрался, точно ящер, к вилле напротив, слабо, но ритмично махавшей ветвью со своей веранды. Хмельные парни с дорийскими профилями повыпрыгивали из автомобиля, сбили замок на воротах и, ни на миг не прекращая песни, принялись лихо загружать кузов старинной мебелью. Всё шумело, летело, вопило — в рифму! — от счастья.

Раскрывшийся бутон лилии, испившей добрую треть кварты прошедшего через испытания морозом винца, поворотился всеми шестью лепестками в долину, расточая по гостиной запах ночных конюшен. И долго Герберт не мог успокоиться на своём персидском диване, постепенно, от пят до горла затапливаемый солнцем, встающим из–за холма, который, ощетинившись, всё выгибал в сторону светила полосатую спину, а у его подножия тополиные силуэты разучивали сложный журавлиный танец.

Бургундия, июль 2005

СОБИРАНИЕ АНГЕЛА,

или Русский лес‑2007:

Аристократические идеи

и социалистические метафоры

«ЕССЕ HOMO» — третья книга живущего в Париже русского писателя Анатолия Ливри. Ранее читатель мог познакомиться с небольшим прозаическим сборником «Выздоравливающий» и развернутым исследовательским эссе «Набоков–ницшеанец» (обе книги выходили в петербургском издательстве «Алетейя» соответственно в 2003 и 2005 годах). Эта, впервые издаваемая в Москве, книга писателя — наиболее полное собрание его произведений, раскрывающее не простой и терпкий, вряд ли сопоставимый с какими–либо расхожими литературными образцами, художественный мир.

Внутренний сюжет «ECCE HOMO» я бы определил как образное движение от Набокова к Ницше. В этом смысле рассказ «Шутка Пилата», возможно, останется как одно из ярких художественных воплощений ницшеанской критики христианства. Ливри придумал историю, согласно которой возникновение христианства было спровоцировано находившимся в любовной связи с… — Ливри, впрочем, использует уже олитературенное имя: Иешуа — римским прокуратором Понтием Пилатом! «Это я, Клавдия, облапошил фарисеев с их Данииловой печатью на валуне!.. Это я подкупил блудливую иудейку, а с ней — свору шелудивых говорунов, чтобы они разнесли во все концы империи весть о нашем с тобою боге! Хе–хе–хе! Это я надиктовал сборщику милостыни мою лучшую сказку, мою самую страстную песнь ненависти и любви!». К «Шутке Пилата» примыкает повествование солдата и любовного соперника Муссолини «Римская поступь». Это название можно распространить на общую художественную позицию цикла «исторических» рассказов. Ведь историей уже стали и газовые камеры, в одну из которых идет с обманчивой надеждой на долгожданную баню еврей из давшего название данному сборнику рассказа «Ecce homo».

В основной же группе рассказов под тем или иным углом выражается и созидается образ современного ницшеанца. Материалом служит судьба незаконного эмигранта, по украденной в супермаркете карте пробирающегося в объятия европейского леса («Выздоравливающий»). Бродяга и драчун Ливри — разновидность современного Челкаша (пролетарский писатель Максим Горький был, как известно, куда более прямым выразителем идей ницшеанства, чем Набоков). В лесном уединении своей души герой Ливри созидает свою «вавилонскую башенку». «А потому, именно для Николь убегал я в лес на холмах; спускал ей оттуда новое пёрышко, новый волосок, новый железный мускул ангела. И он уже нарождался, этот ангел!.. Ангел собирается по частям: пылинка к пылинке, пушок к пушку, алмазный брызг к алмазному брызгу» («Сердце земли»).

Повествование, впрочем, может вестись и от имени внешне милой русской девушки–эмигрантки Поли («Весна»), так напоминающей героиню романа Леонида Леонова «Русский лес», когда она движется на встречу со своим загадочным отцом (у Ливри же она идет на демократические выборы, чтобы опустить в избирательную урну кусок масла, который приведет все избирательные бюллетени в негодность).

Аристократические идеи героя Ливри сопровождаются вполне социалистическими метафорами. «Восток расцвел кумачом пролетарского туберкулезного плевка…» «Мы так громко любили друг друга, что подчас заглушали слезливые требования несметных чаек–забастовщиц, коих ветер–штрейбрехер упрямо сносил к оранжевым островам». Современный ницшеанизированный литературный пролетарий — одинокий бандоэт, и не способный, и не желающий организоваться в класс или партию, при том, что эти понятия уже рассеялись в новой реальности множеств, обнаруженной Тони Негри и Майклом Хардтом реальности наших дней. Им противостоит воинственная единичность от Ливри.

Александр Люсый

Анатолий Ливри

ECCE HOMO

Издатель Наталья Ушакова

Оформление обложки Л. Григорян

Технический редактор В. Ерофеев

Верстка С. Чорненький

Корректор С. Бельц

Подписано в печать 10.04.07. Формат 80x100 1/32.